"Последний же враг истребится — смерть."/"Для поражения нет оправдания."
Многим я кажусь расчетливым, лицемерным. И пусть бы их, но объявляя это, они ещё и со змеями сравнивают, мол, ползучие гады кожу меняют, так же и я – меняюсь под ситуацию. Какие несуразные выводы, даже отрицать их, объясняя очередному недорослю особенности змей, тем паче – своей личности, - только унижаться. Впрочем, показывать, кто здесь на самом деле пресмыкающееся, приходится. Но Ровена... что Хельга подмешивает в её целебное зелье?
..На самом же деле вынужденная сдержанность мне всегда претила. В детстве – из-за отца и, особенно, матери, для которых важность общественного мнения и производимого впечатления, умения пустить пыль в глаза (чем ещё назвать желание ни в чем не опозориться, пересиливающее привязанность к собственным детям?), превышали все мыслимые пределы. Но я привык соответствовать, могу себе позволить, так как в Англии, к счастью, далеко не вся моя жизнь.
Другое дело сдержанность восточная. Для меня её квинтэссенцией стала такая ситуация, когда хочется сжать чьё-то горло, а вместо этого стоит протянуть человеку руку, и держать крепко – так, чтобы унять дрожь в его пальцах, чтоб даже случайно он не ощутил кинжала, спрятанного в моем рукаве, и не ощутил ядовитого поцелуя змеи, что крепко и надежно оплетает мое запястье.
И как же странно чувствовал я себя, познакомившись с нагами. Разумеется, они узнали обо мне ещё тогда, в первое самовольное путешествие в Индию, когда спасаясь из ямы со змеями, я открыл в себе способности змееуста и узрел в змеях их врожденное желание меня слушаться. Сложно пройти две страны, провести за собой тысячи змей всевозможных видов, и не привлечь внимания. Не знаю, как наги подгадали моё возвращение на восток, но уже в следующий же мой, уже официальный, ещё при живых отце и брате, визит, он явился ко мне. Мой провожатый, мой учитель, единственный, кто с полным правом мог бы назваться моим наставником, но предпочел стать другом, и хоть он знал о человеческой жизни меньше меня, понимать хитросплетения самых непредсказуемых натур умел в совершенстве.
Ах, какой сладкой дрожью страха от неизвестного, непонятного, опасного во мне отзываются воспоминания о нашей первой встрече...
..На самом же деле вынужденная сдержанность мне всегда претила. В детстве – из-за отца и, особенно, матери, для которых важность общественного мнения и производимого впечатления, умения пустить пыль в глаза (чем ещё назвать желание ни в чем не опозориться, пересиливающее привязанность к собственным детям?), превышали все мыслимые пределы. Но я привык соответствовать, могу себе позволить, так как в Англии, к счастью, далеко не вся моя жизнь.
Другое дело сдержанность восточная. Для меня её квинтэссенцией стала такая ситуация, когда хочется сжать чьё-то горло, а вместо этого стоит протянуть человеку руку, и держать крепко – так, чтобы унять дрожь в его пальцах, чтоб даже случайно он не ощутил кинжала, спрятанного в моем рукаве, и не ощутил ядовитого поцелуя змеи, что крепко и надежно оплетает мое запястье.
И как же странно чувствовал я себя, познакомившись с нагами. Разумеется, они узнали обо мне ещё тогда, в первое самовольное путешествие в Индию, когда спасаясь из ямы со змеями, я открыл в себе способности змееуста и узрел в змеях их врожденное желание меня слушаться. Сложно пройти две страны, провести за собой тысячи змей всевозможных видов, и не привлечь внимания. Не знаю, как наги подгадали моё возвращение на восток, но уже в следующий же мой, уже официальный, ещё при живых отце и брате, визит, он явился ко мне. Мой провожатый, мой учитель, единственный, кто с полным правом мог бы назваться моим наставником, но предпочел стать другом, и хоть он знал о человеческой жизни меньше меня, понимать хитросплетения самых непредсказуемых натур умел в совершенстве.
Ах, какой сладкой дрожью страха от неизвестного, непонятного, опасного во мне отзываются воспоминания о нашей первой встрече...